А потом оба стража жутким хором выкрикнули: «СПАТЬ!»

Сорен пытался уснуть. Честно пытался. Возможно, Финни, то есть Тетушка, ему поверит. Но у него так разболелся живот, что он просто глаз не мог сомкнуть. Ему казалось, что свет полной луны, заливавший сычарник, превратился в острую серебряную нить, проткнул ему череп и добрался до самого желудка. Наверное, у него просто очень чувствительный желудок, как у папы. Вся разница была в том, что отец чувствовал вкус сочной луговой травы, которой пообедала съеденная мышка, а Сорен — привкус угрозы.

Сорен не помнил, сколько промаялся, прежде чем услышал сигнал тревоги, призывавший к началу первого сонного марша. Снова и снова выкрикивая свое имя, он зашагал следом за совятами своей группы, пока не очутился в тени арки.

— Ой! — невольно ахнул Сорен.

Сверлящая боль в голове прекратилась. Желудок успокоился. Теперь он снова был начеку — привычное состояние для совенка, ведущего ночной образ жизни. Он огляделся по сторонам. Рядом стояла маленькая пятнистая неясыть.

— Гортензия? — окликнул Сорен.

Гортензия равнодушно скользнула по нему взглядом и приподняла лапу, готовясь сделать следующий шаг.

В тот же миг сверху спикировал надзиратель.

— Почему маршируем на месте, номер 12-8? Вернуться в спящее положение!

Гортензия немедленно подняла вверх клюв и слегка запрокинула голову, однако свет луны больше не падал на ее лицевой диск.

Сорен быстро принял спящее положение и, сощурив глаза, стал наблюдать за соседкой. Странно! Она откликнулась на свой номер, но никак не отреагировала на старое имя, если не считать приподнятой лапы. Не в силах уснуть, Сорен повертел головой. С другой стороны проема он успел заметить Гильфи, но было уже поздно. Прозвучал новый сигнал тревоги — тишину прорезал высокий пронзительный визг. Прежде чем Сорен успел опомниться, тысячи совят вокруг пришли в движение. Секунду спустя ущелье наполнилось невнятным гомоном: это каждый из них снова и снова повторял свое старое имя.

Теперь Сорен понял, что они обходят Глауцидиум вслед за луной. Но в ущелье было так много сов, что все они не могли одновременно находиться под лунным лучом. Время от времени часть спящих сов накрывала тень каменной арки.

Сорен рассчитал, что если они с Гильфи одновременно окажутся возле проема, то при следующей тревоге смогут встретиться на том же месте. Он решил, что не упустит возможности пробраться поближе к подруге.

Это ему удалось только с третьей тревоги. Еще три раза он выкрикивал свое имя под луной. Еще три раза превозмогал жуткую боль в желудке.

— 12-1, выше клюв! — заорал надзиратель и с силой клюнул Сорена в голову.

Гортензия снова оказалась рядом.

— 12-8, какое прекрасное имя! 12-8 — лучшее из имен. Я обожаю двойки и восьмерки. Они такие гладенькие!

— Гортензия, — тихонько шепнул Сорен. Неясыть едва заметно пошевелила когтями, но не тронулась с места. — Горти! Горти! — снова позвал Сорен, но маленькая пятнистая неясыть пребывала в каком-то зачарованном сне.

В конце концов Сорен снова очутился под аркой и торопливо пробрался на другую сторону, в соседний отсек Глауцидиума. Он едва успел до новой команды надзирателей: «А теперь — спать!»

Внезапно Гильфи оказалась рядом. Малютка-эльф повернула голову к Сорену и прошептала:

— Они облучают нас луной!

ГЛАВА V

Лунное облучение

— Что? — выпалил Сорен. Он так обрадовался, произнося запретное вопросительное слово, что едва не прослушал ответ.

— Разве твои родители не предупреждали тебя о том, как опасно спать в полнолуние?

— А что такое полнолуние? — Ты когда вылупился?

— Кажется, три недели назад. Так говорили мама и папа, — неуверенно ответил Сорен. Честно говоря, он точно не знал, что означает «неделя».

— Тогда понятно. А у вас, в царстве Тито, деревья очень высокие? — снова спросила Гильфи.

— Еще какие! Много-много деревьев с красивыми иглами, с шишками или листьями, которые уже окрасились в золото и багрянец!

Вообще-то Сорен не очень разбирался в окраске листьев, поскольку застал их уже золотыми и красными. Но родители как-то сказали ему, что раньше листья были зелеными, и такая пора называлась лето. Братец Клудд вылупился как раз в конце лета.

— Ну вот, а я вылупилась больше трех недель тому назад! — Они разговаривали очень тихо и сохраняли идеальное спящее положение, хотя у обоих сна не было ни в одном глазу. — Меня поймали как раз после новолуния.

— Новолуния? А что это такое?

— Понимаешь, луна все время или прибывает, или убывает. Во время новолуния она совсем маленькая, не толще пухового перышка — одним словом, новорожденная. Но с каждой ночью луна становится все больше и толще, пока не станет совсем круглой, то есть полной, вот как сейчас, и остается такой дня три или четыре. А потом наступает пора ущерба. Вместо того чтобы расти и толстеть, луна начинает худеть и таять: становится все тоньше и тоньше, пока снова не превратится в пуховое перышко. А потом вообще исчезает. — Я такого никогда не видел. Во всяком случае, не помню.

— Так оно и есть, а ты действительно этого не видел, потому что ваша семья жила в дупле высокого дерева в густом лесу. А мы, сычики-эльфы, живем в пустыне. Там нет деревьев, и ничто не загораживает неба.

— Вот это да! — негромко ахнул Сорен.

— Поэтому каждого сычика-эльфа с рождения предупреждают об опасности полнолуния. Мы тоже совы и поэтому спим днем, но иногда, например, во время долгого охотничьего перелета, можно устать и уснуть ночью. И тут-то сову подстерегает страшная опасность. Ни в коем случае нельзя спать в полнолуние, когда лунный свет падает на голову! От этого можно сойти с ума.

— Как?

— Я сама не очень понимаю. Родители мне этого не объясняли, просто сказали, что старый сыч Рокмор сошел с ума от того, что часто спал в полнолуние. — Гильфи помялась, а потом прошептала: — Говорят, он даже путал верх и низ, а погиб, упав с кактуса и сломав себе шею. — Голосок Гильфи испуганно задрожал. — Представляешь, он-то думал, что летит вверх, к звездам, а на самом деле рухнул на землю. Вот что такое лунное ослепление! Ты больше ни в чем не уверен. Не отличаешь правды от лжи. Не понимаешь, что настоящее, а что нет. Это все означает, что ты стал лунатиком.

— Но это ужасно! — поперхнулся Сорен. — И с нами это тоже произойдет?

— Нет, если мы что-нибудь придумаем.

— А что?

— Я пока не знаю. Нужно время, чтобы все обдумать. А пока попробуй слегка наклонить голову, чтобы луна не светила тебе прямо на макушку. И запомни: летать в полнолуние можно сколько угодно. А вот спать нельзя ни в коем случае.

— Я еще не умею летать, — тихо вздохнул Сорен.

— Значит, старайся не уснуть.

Сорен, склонив голову набок, взглянул на Гильфи. «Откуда у такой крошки столько ума?»

Он изо всех сил надеялся, что она что-нибудь придумает. Какой-нибудь план. Сорен так глубоко задумался, что, услышав над ухом хриплый окрик надзирателя, испуганно вздрогнул.

— Номер 12-1, голову выше, клюв вверх!

Приказ сопровождался чувствительным ударом в макушку. Сорен с Гильфи притворились спящими, а когда соглядатай прошел мимо, снова принялись шептаться. Но тут, как назло, прозвучал сигнал к началу сонного марша. Совята уже знали, что придется пройти три круга, прежде чем им снова удастся встретиться под аркой.

— Помни, что я тебе сказала. Не спи!

— Но я так устал! Как же мне побороть сон? — Думай о чем-нибудь.

— О чем?

— О чем хочешь… — Гильфи задумалась и быстро выпалила, прежде чем надзиратель подошел ближе:

— Думай о полете!

Ну конечно! Мечты о полете не дадут ему уснуть. На свете нет ничего веселее и прекраснее полета! Но вскоре незаметно Сорен начал клевать клювом, а все мысли о полетах растворились в монотонном звуке собственного голоса, снова и снова повторявшего:

— Сорен… Сорен… Сорен… Сорен…

Сотни совят маршировали вокруг, и звук его имени сливался с клацаньем тысяч когтей, стучавших по гладкому камню. Сорен шагал между Гортензией и каким-то сычом, имя которого также потонуло в хоре остальных имен. Впереди топали три полярных совы.

Каждая группа состояла примерно из двадцати совят, выстроившихся в свободные шеренги, которые маршировали в одном ритме, словно огромная совиная стая, при этом каждый из совят монотонно повторял свое имя. Отдельные имена растворялись в общем хоре, и очень скоро — во время четвертого сонного марша — его собственное имя стало казаться Сорену чужим. А после того как он повторил его сотню раз, вообще утратило всякий смысл. Это было уже не имя, а просто шум. Да и сам он превратился в нечто непонятное, безымянное и безликое. И семьи у него… не было… хотя… кажется, у него был друг?

Наконец марш закончился. Наступила оглушительная тишина, и в этот миг Сорен вдруг осознал, что все это задумано не случайно. Недаром Гильфи предупреждала его о лунном помешательстве! Отгадка была настолько поразительна, что остатки сна будто крылом сняло.

— Они оболванивают нас с помощью наших же имен, — шептал Сорен, склонившись к Гильфи в тени каменной арки. Звезды мерцали над их головами.

Гильфи сразу все поняла. Имя, повторенное тысячи раз, превращается в бессмысленный звук. Полностью утрачивает свой смысл и отличие. Растворяется в шуме.

— Значит, надо просто шевелить клювом или повторять свой номер, а не имя! — продолжал Сорен.

Им нужно было продержаться еще три ночи, пока луна не пойдет на ущерб.

Гильфи с восторгом посмотрела на Сорена. Этот ничем не примечательный амбарный совенок оказался настоящим гением. Блестящая идея! Теперь она просто обязана найти способ избежать лунного облучения.

ГЛАВА VI

Порознь жить, да вместе тужить Когда эта длинная ночь, наконец, подошла к концу, и настало время Сорену с Гильфи разойтись по своим отсекам пещеры, они в страхе переглянулись. Если бы они могли оказаться вместе, чтобы иметь возможность все обсудить и придумать хоть какой-нибудь план! Гильфи коротко рассказала Сорену о своем отсеке сычарника.

Их надзиратель тоже показался ей довольно милым, особенно по сравнению с Джаттом и Джуттом. Звали его Дядюшка, и он тоже окружил ее особой заботой. Он угостил Гильфи кусочком змеи, и даже несколько раз назвал по имени, словно она не была номером 25-2. Когда Гильфи поведала о том, что надзиратель просил звать его «Дядюшкой», Сорен сразу же вспомнил про Тетушку Финни.

— Странно все это, — шептала сычик-эльф. — Я назвала его «сэр», а он вдруг говорит: «К чему эти формальности! Не стоит, честное слово. Ты не забыла, как я просил ко мне обращаться?»

Гильфи так красочно все описала, что Сорен словно наяву увидел, как огромный филин, чтобы расслышать писк крошечной сиротки, пригнулся к самой земле, подметая землю своими мохнатыми ушными хохолками.

— Надзиратели лезут вон из перьев, чтобы угодить нам, — задумавшись, нахмурился Сорен. — Но здесь все равно жутко, правда?

— Еще как! — кивнула Гильфи. — Так вот, после того, как я назвала его Дядюшкой, наш филин дал мне кусочек змеи, — она тяжело вздохнула. — Я сразу вспомнила свою церемонию Первой Змеи. Папа приносил нам с сестренкой крысят, чтобы мы с ними играли. Знаешь что, Сорен? Мне показалось, будто Дядюшка прочел мои мысли, потому что он вдруг сказал: «Я постараюсь отыскать тебе крысенка для забавы». Представляешь? А я стала его благодарить. Просто рассыпалась в благодарностях. Вспоминать противно!

Сорен прекрасно понял, что она имела в виду.

Когда их снова разлучили, Сорену осталось надеяться только на Гильфи. Но когда она вернулась в свой отсек, оказалось, что Дядюшка припас для нее еще несколько сочных кусочков змеи, после которых малютка-эльф начала клевать клювом. Надзиратель же был так добр, что разрешил ей немного вздремнуть. Гильфи так до конца и не разобралась, подкупал он ее или искренне баловал.

Сначала она никак не могла уснуть. Но плотный завтрак сделал свое дело, тем более что она съела гораздо больше, чем положено сычику ее размеров. Гильфи погрузилась в дремоту и едва не уснула, если бы не мысль, которая скреблась в ее затуманенном сознании. Это Сорен, сидевший в соседнем отсеке, посылал ей мысленные сигналы. «Придумай что-нибудь, Гильфи! Придумай что-нибудь!»

Тетушка была сама доброта. Когда Сорен вернулся в свой отсек, она всплеснула крыльями и сказала, что никогда еще не видела такого измученного совенка.

— Всю ночь не спал?

— Кажется да, Тетушка, — ответил Сорен.

— Вот что я тебе скажу, сладенький. Запрыгни-ка вон в ту каменную нишу, она как раз тебе по росту, и закрой глазки.

— Мне можно поспать? — невольно спросил Сорен. — Ой, прошу прощения за вопрос.

— Ну конечно, маленький, вздремни немножко! И не нужно извиняться. Мы же с тобой обо всем договорились.

— Но ведь это против правил. Сейчас нас должны распределять на работу. — Ах, дорогуша, некоторые правила существуют только для того, чтобы их нарушать. Мне вообще кажется, что наше начальство чересчур сурово муштрует моих совяток, особенно новичков. Ведь вы, бедные пташки, сиротки!

Сорен до сих пор не мог смириться с этим определением. У него были родители и брат с сестрой. Больно и неприятно, когда тебя называют сиротой при живой семье! Сразу чувствуешь себя нелюбимым и никому не нужным.

— Я знаю, у меня слишком мягкое сердце! — продолжала причитать Тетушка. — Я всего-навсего глупая старая наседка.

«Что такое наседка? — подумал Сорен, но спросить не решился. Вместо этого он легко запрыгнул в каменную нишу. — Вот чудеса! Как ловко я справился! Будем считать это первым уроком порхания».

Вдруг ему стало очень грустно. Его похитили слишком маленьким, отец не успел ничему научить его по-настоящему.

Сон пропал. Подумав о порхании, Сорен вспомнил о полетах, о том, как наблюдал из дупла за первым уроком братца Клудда, а потом о собственном ужасном падении. И снова какое-то смутное воспоминание промелькнуло в его сознании. Наконец Сорен уснул.

Он не знал, сколько проспал, но разбудила его не Тетушка, а странное гнетущее чувство, больше похожее на тошнотворное предчувствие беды. Сорену казалось, что кишки у него вот-вот лопнут от напряжения. Жуткая правда тяжелым камнем ухнула на дно его желудка.

«Это Клудд вытолкнул меня из гнезда!» — Сорен как наяву ощутил, как острые когти брата ударяют его в бок, а потом сталкивают вниз.

Лапы у него мелко-мелко задрожали. Тетушка тут же очутилась рядом и заворковала:

— Хочешь отрыгнуть, сладенький?

— Да, — еле слышно ответил Сорен и отрыгнул еле заметный катышек. Такие погадки бывают у всех совят, не доросших до церемонии Первой Косточки.

Сорен вспомнил, как гордился братец Клудд, когда отрыгнул свою первую погадку с костями и шерстью. Интересно, в этой Академии им будут устраивать церемонии? Как-то здесь все странно устроено. Взять хотя бы церемонию Нумерации. Разве это церемония? Настоящая церемония предназначена для того, чтобы почувствовать себя особенным, уникальным. А что особенного в получении номера?

Тетушка Финни, конечно, славная совушка, чего не скажешь о всех остальных. И вообще, что это за Академия? С какой целью она создана? Как там говорила командор Виззг… «Правда ясна — цель видна?» Чем они тут занимаются? Вопросов задавать нельзя, от каждого требуется только смирение и послушание…

Пока он знал лишь одну правду, правду, от которой морозом сводило кишки: братец Клудд выбросил его из гнезда.

«Придумай что-нибудь, Гильфи! Придумай что-нибудь!»

ГЛАВА VII

Грандиозный план — Маршировать понарошку! Вот что нужно делать!

Огромный филин, сидевший на выступе каменной скалы, пронзительно загукал, объявляя тревогу. Сорен и Гильфи встретились под каменным выступом, где происходила утренняя раздача пищи.

— Как это? — моргнул Сорен. Он был настолько раздавлен тоской по родителям и мыслями о преступлении своего брата, что почти не слушал подруги. Он ужасно скучал по папе с мамой, и каждый час находился новый, еще более болезненный повод для тоски.

«Я не смогу жить без них!» — подумал он. Мысль о том, что ему больше никогда не увидеть родителей, сводила с ума. Не думать об этом было невозможно. Сорен был уверен, что всегда будет помнить о папе с мамой.

— Да слушай же, Сорен! Во-первых, я поняла, зачем они заставляют нас маршировать. Понимаешь, эти высокие скалы, что ведут в Глауцидиум, и каменная арка всегда остаются в тени.

— Я тоже это заметил, — кивнул Сорен.

— Нас заставляют маршировать для того, чтобы никто из совят не мог надолго оставаться под прикрытием тени. Потом я вспомнила, как ты придумал выкрикивать свой номер вместо имени. И тогда меня осенило! Все очень просто. Мы сделаем вид, будто шагаем вместе со всеми, а сами будем маршировать на месте, в тени. Знаешь, что я вспомнила? Однажды мой отец, кстати, он отличный навигатор, один из лучших во всей Пустыне Кунир, пытался мне объяснить, что звезды и даже луна движутся совсем не так, как нам видится с земли. Он сказал, что некоторые звезды кажутся нам неподвижными, но на самом деле они перемещаются.

— Правда? — буркнул Сорен.

— Понимаю, что тебе в это трудно поверить, но мой папа объяснил, что все дело в огромном расстоянии. Понимаешь, на таком отдалении мы просто не можем заметить движения звезд. Даже луна, которая к нам гораздо ближе, на самом деле тоже очень далеко, поэтому мы и не видим, как она раскачивается, скользя по небу. А раз никто не замечает движения огромной луны, так с какой стати они обратят внимание на такую мелочь, как мы с тобой?

Глаза Сорена осветились мгновенной радостью, а Гильфи в восторге продолжила:

— Мы будем как звезды, только наоборот. То есть останемся стоять, а притворимся, будто идем. Будем маршировать на месте.

— А как же надзиратели? — спросил Сорен.

— Я и об этом подумала. Они всегда стоят по сторонам марширующей толпы и не могут видеть, что происходит в середине. Прошлой ночью я была свидетельницей, как одна травяная сова споткнулась и упала на землю. Никто не сказал ей: «Бедняжка!», или «Вставай скорее!», или даже «Вот недотепа!». Все просто расступились и стали ее обходить. Значит, и мы с тобой можем притвориться, будто маршируем, а сами останемся стоять в тени под аркой. Понял? Будем шагать на месте!

— Это прекрасный план, Гильфи! — с неподдельным уважением произнес Сорен.

— Значит, испытаем его этой же ночью, — решила Гильфи. — А теперь я есть хочу.

— И это все? — Сорен растерянно моргнул, когда огромная рыжевато-бурая сова швырнула ему под лапы дохлого сверчка. — То есть, я хотел сказать: «Это все!» — быстро поправился он, вспомнив о запрете на вопросы.

И это они называют завтраком? Ни мышки, ни жирного червяка, не говоря уже о шмеле… Один сверчок! Просто жуть какая-то! Он же умрет с голода! Тем временем совята принялись за еду — послышался дружный стук раскалывающих сверчков клювов. Самое удивительное, что никто не обмолвился ни словом.

Вообще-то совята всегда болтают за едой. Эглантина, младшая сестренка Сорена, иногда так трещала, что матери приходилось напоминать ей о еде. «Ну-ка, детка, съешь вот эту вкусную лапку. Ты столько болтаешь, что не замечаешь самых лакомых кусочков жука!»

Всеобщее молчание действовало на нервы, особенно на фоне абсолютной тишины, царившей в каньоне Сант-Эголиус, где различались только унылый вой ветра да однообразный стук когтей по камню. Других звуков здесь почти не бывало. Зато было невыносимое чувство заброшенности, разлученности с землей и даже с небом.

Только теперь Сорен начал понимать, что большая часть жизни этих несчастных совят проходит в глубоких каменных расщелинах и пещерах, в провалах и лабиринтах. Даже воды в Сант-Эголиусе почти не было, если не считать нескольких жалких ручейков, в которых с трудом можно было намочить клюв. Не было ни листьев, ни мха, ни травы — никакой растительности, которая опушает землю, делая ее живой и веселой. Только каменные стены с неровными выступами породы, только острые пики, скалы да хребты.

Тем временем совята почти покончили с завтраком — клацанье клювов сменилось столь же дружным хрустом перемалываемых сверчков. Сосед Сорена мечтательно прошептал:

— Вот бы сейчас кусочек медянки!

Сорен вздохнул, вспомнив миссис Плитивер. Семейство Сорена не ело змей из уважения к своей верной служанке. Впрочем, миссис Плитивер, яростно протестуя, называла это чепухой.

— Покажите мне хоть одно живое существо, которому не нравились бы медянки или даже полозы! — убеждала она. — Не стоит щадить моих чувств. У меня их нет — по крайней мере, к этим пресмыкающимся!

Но родители Сорена продолжали стоять на своем. Ноктус называл это «родовой чувствительностью». Слова были непонятные, но Сорен понимал, что родители не хотят обижать миссис Плитивер, хоть та и клянется, будто у нее нет никаких чувств. На самом деле это было не так. Миссис Плитивер была самым добрым и сентиментальным существом на свете, и у Сорена начинало чаще биться сердце, когда он вспоминал, как она звала его из дупла. Слезы наворачивались ему на глаза — словно наяву он слышал ее взволнованный голосок. Что-то сталось с доброй слепой змеей? Неужели Клудд и с ней что-нибудь сделал? Или ей удалось уползти за помощью? Вспоминает ли она о нем? Плачет, наверное… А родители? И они, скорее всего, тоже тоскуют.

И снова острая боль потери пронзила желудок. Сорен просто сходил с ума при мысли о том, что больше никогда не увидит своих маму и папу. А потом он вспомнил о Клудде и задрожал с головы до когтей.

— Ты в порядке? — спросила Гильфи. Она была так мала, что едва доставала головой до кончиков его крыльев.

— Нет, я не в порядке, — выдавил из себя Сорен. — Совсем не в порядке! Разве ты не скучаешь по родителям? Разве не думаешь, что они сейчас делают? Как оплакивают тебя?

— Да, конечно. Но я даже думать об этом не могу, — тихо ответила Гильфи. — Знаешь что, возьми себя в крылья. Ты не забыл о нашем Грандиозном Плане?

— Легко тебе говорить — «возьми себя в крылья»! Если бы ты только знала, что я понял о своем брате!

— Слушай, у нас совсем нет времени, — перебила его Гильфи. — Постарайся, чтобы тебя распределили в Погадник.

— Куда? — вытаращил глаза Сорен. — Что еще за Погадник?

ГЛАВА VIII
Погадник

Тут неизвестно откуда выпорхнула Тетушка Финни.

— Я поняла, кем ты должен стать! Ловец сверчков — работа как раз по тебе. Ты великолепно справишься, малыш. Здесь, в нашей прелестной каменистой стране, сезон охоты на сверчков длится гораздо дольше, чем в других местах. Они прячутся в ямках и трещинах, а когда пригреет солнышко, вылезают погреться на камушки.

— Но… — начал Сорен. — Вообще-то я страшно хочу есть. Может быть, мне лучше поработать в Погаднике? Пожалуйста, Тетушка!

— В Погаднике? — тетушка Финни явно не ожидала такого предложения. За всю ее долгую практику совята еще никогда не оспаривали ее решений и не высказывали никаких предпочтений. Она внимательно посмотрела на Сорена. Что ж, этот маленький представитель сипух и в самом деле выглядел неважно. Какой из него охотник! А если он не справится с ловлей сверчков, это может плохо отразиться на карьере Тетушки. С другой стороны, если она выполнит его просьбу, совенок будет ей обязан. Всегда полезно, когда кто-то у тебя в долгу!

— Ну что же… Пожалуй, я пойду тебе навстречу, — она выразительно посмотрела на Сорена. — Но запомни, миленький, что я оказала тебе большую услугу. И не забудь, как я разрешила тебе, — она понизила голос, — немножко вздремнуть! — Ее желтые глаза едва заметно потемнели, приобретя оттенок холодного золота. — А теперь, сладенький, беги вот по этой трещине, и она приведет тебя в Погадник.

— Я номер 47-2. Я буду вашим проводником по Погаднику. Следуйте за мной, — заученно проговорила маленькая сова. Голос у нее был вялый и монотонный, ничуть не похожий на чудовищную скороговорку, которую выдавали Джатт с Джуттом, но тоже далекий от настоящего совиного говора.

Сорен с Гильфи двинулись следом за бодро марширующей совой. Вскоре они услышали звонкий стук множества когтей, словно целая армия сов маршировала по камню.

Странный монотонный голос номера 47-2, только многократно усиленный, зазвучал над марширующей толпой совят. Они пели!

У каждой погадки своя загадка,

У каждой погадки своя загадка,

С шерстью, с зубами, с костями

И с крошечными камнями.

У каждой погадки своя загадка.

Вскроем каждую погадку —

Что-то там внутри?
Может быть скелетик мыши —

Ну-ка, посмотри!

Никогда мы не умаемся

Исполнять святой свой долг.

На работе все стараемся —

Только так бывает толк.

Про блестящие крупинки,

Те, что спрятаны внутри,

От которых сердце бьется,

Никому не говори!

Это главный наш секрет

И страшнее тайны нет.

Входя в Погадник, Сорен с Гильфи даже представить себе не могли, какой ужас их ждет.

Следом за провожатым они вошли еще в один каньон с высокими отвесными стенами, где сотни совят, стоя на каменных выступах монотонно поднимали и опускали головы, стуча клювами по тысячам и тысячам погадок. Если бы Сорен с Гильфи знали смысл слова «ад», они наверняка решили бы, что очутились в этой самой глубокой и самой страшной части преисподней. Но за свою короткую жизнь совята не успели узнать ни ада, ни слов, которыми можно его описать. До того момента, как их похитили, их жизнь больше всего напоминала рай. Да и как еще можно назвать жизнь в уютном еловом или кактусовом дупле, выстланном нежнейшим Родительским пухом, сочных насекомых, которых приносят по нескольку раз в день, и первые вкусные кусочки мыши? А кроме еды и уюта в их жизни были еще истории — истории о полетах, о том, как научиться расправлять крылья, и о таинственном внутреннем чувстве, которое призывает подняться в воздух.

Тем временем номер 47-2 подошла к совятам и заговорила своим странным, безжизненным голосом: — Я — сортировщица третьего разряда. Я выбираю из погадок только крупные остатки — кости, камешки и зубы. Сортировщики второго разряда собирают перья и пух. Первому разряду доверяют сбор крупинок. Вот это крупинка, — номер 47-2 указала когтем на крошечную соринку, сверкавшую в расколотой погадке. — Крупинки — это металл, — совиха помолчала и быстро добавила: — Или что-то вроде этого. Вам незачем знать, что это такое. Запомните одно, крупинки — драгоценны, гораздо ценнее золота. Добытчик крупинок — это самая высшая квалификация погадника. Сегодня меня повысят на следующий уровень. Я стану сортировщицей второго разряда. Но сейчас, как самая опытная сортировщица третьего разряда, я должна исполнить свой долг и познакомить вас с вашими обязанностями, — сова моргнула. А потом загудела какой-то жуткой скороговоркой:

Начинающему сортировщику рекомендуется пользоваться клювом. Когтями удерживаем погадку. Все предметы, обнаруженные в погадках, должны быть аккуратнейшим образом разложены в ряд на каменном выступе, который носит наименование рабочего места. Неумение аккуратно разложить найденные предметы является серьезнейшим нарушением. Виновные подвергаются жестокому наказанию и становятся объектами сеанса смехотерапии.

Сорен с Гильфи с недоумением переглянулись. Что за бред? И что такое смехотерапия?

— Если вы будете работать прилежно и старательно, возможно, что в будущем вас тоже ждет повышение. — Совиха вспрыгнула на усыпанный погадками каменный карниз и наклонилась над первым попавшимся катышком. — Показываю. Запомните — строго запрещается использовать собственные погадки в качестве объекта. — Совиха сердито покосилась на Сорена, а потом наклонила голову и принялась клевать.

Сорен едва сдержался, чтобы не отрыгнуть.

Сорен с Гильфи потеряли счет времени. Казалось, они работают здесь уже целую вечность. Тишины в этом страшном месте явно недоставало. Через определенные промежутки времени одна из щуплых сов-надзирательниц, сидевших на высоких каменных выступах, издавала негромкий свист — и совята затягивали песню сортировщиков. Их пение было так же монотонно, как речь совихи номер 47-2.

Вскоре Сорен понял, что песня нужна лишь для того, чтобы поддержать рабочий ритм. Но тишины не было и в промежутке между песнями. Ее заменяли постоянные команды и окрики.

— Новую порцию погадок на участок 10 — В.

— Участок 20-С! Ускорить темп!

Совята тоже переговаривались между собой, но нечасто. Чем больше прислушивались Сорен с Гильфи, тем более странными казались им эти разговоры. А потом сова, работавшая на одном выступе с Сореном, повернулась к нему и проскрипела:

— Какое прекрасное утро, номер 12-1! Только что я закончила первую порцию погадок. Не сомневаюсь, что ты тоже будешь счастлив, когда закончишь свою первую порцию. Окончанию работы сопутствует редкое чувство удовлетворения. Каждое утро в это время я вновь и вновь испытываю это чувство.

Редкое чувство? Сорен знал, что значит слово «редкое». Отец говорил ему, что они принадлежат к редкому виду сипух — Тито Альба, и это означает, что их осталось очень мало. Но как можно назвать редким чувство, которое испытываешь каждый день?

— Я тоже чувствую себя прекрасно, — подхватила другая сова, оборачиваясь к Гильфи. И слово в слово повторила ту же самую речь.

Теперь в краткие промежутки между пением обе совы оборачивались к Сорену и Гильфи и коротко докладывали о состоянии своего чувства удовлетворения. Время от времени они прерывали свои речи комментариями.

— Номер 25-2, для твоего поразительно крошечного роста у тебя на редкость правильная посадка клюва.

— Благодарю вас, — старательно кланялась Гильфи.

— Не стоит благодарности, номер 25-2. После этого вторая сова повернулась к Сорену. — Номер 12-1, ты прекрасно работаешь клювом. Твой труд отличается прилежанием и аккуратностью.

— Спасибо, — ответил Сорен. А потом зачем-то добавил: — Огромное спасибо.

— На здоровье. Но не стоит злоупотреблять вежливостью. Это лишняя трата сил. Вежливость самоценна сама по себе — так же, как крупинки.

— А что такое крупинки?

Сорен и сам не понял, как этот вопрос слетел у него с клюва. Просто во всех песнях пелось про какие-то крупинки, и ему было ужасно любопытно узнать, что это такое. Он знал, что такое кости, перья, зубы и пух — но при чем тут крупинки?

В тот же миг обе совы-соседки издали пронзительный визг, столь не похожий на их давешние бесстрастные речи.

— Караул — вопрос!!! Караул — вопрос!!!

Два жутких сыча с темным оперением и злобными желтыми глазищами, сверкавшими из-под красных бровей, слетев вниз, схватили Сорена.

— Как же ты мог, Сорен?! — едва не вскрикнула Гильфи, но вовремя сжала клюв.

Когда сычи подняли его в воздух, Сорену показалось будто желудок у него провалился в лапы. Надзиратели нарочно причиняли ему боль, держа с обеих сторон за крылья когтями, словно хотели разорвать пополам! Когда они, кружа, взлетали над Погадником, Сорен совсем не чувствовал под своими крыльями плотной массы покоренного воздуха, о которой часто рассказывал отец. Вместо этого какая-то оглушительная вибрация подбрасывала его и трясла изо всей силы.

— Все смеются над тобой, номер 12-1! Все смеются так громко, что воздух дрожит от хохота! — прогудела одна из сов.

— Номер 12-1! — прокричала вторая. — Сегодня ты первый объект смехотерапии!

Сорен не проронил ни слова. Отныне сколько бы вопросов не крутилось у него в голове и на кончике клюва, он будет молчать. Два сыча-надзирателя вместе со своей ношей опустились на высокий каменный выступ, который был отлично виден из всех уголков Погадника.

Хохот совят, надзирателей и стражей эхом бил от каменных стен. От их дикого грохота в голове у Сорена начало пульсировать. Он испугался, что сейчас сойдет с ума, и пронзительно закричал.

— А теперь приступаем к самому интересному моменту смехотерапии! — раздался пронзительный визг.

Воздух всколыхнулся, и командор Виззг, приземлилась возле Сорена. Следом за ней появилась Ищейке, ее янтарные глаза сверкали злобным весельем.

«Великий Глаукс! — в ужасе подумал Сорен. — Что сейчас будет?»